Динара Жалялова, «Война. Обратная сторона медали: тыл»

Много стихов, слагающих о героизме,
мужестве и храбрости бойцов.
Но мало кто рассказывал о жизни
матерей этих отважных юнцов.

Они не бились с немцами с винтовкой,
не защищали Родину, дом свой,
стояли не за пушками в окопе,
ходили с непокрытой головой.
Они работали в промышленных заводах
до шестнадцати часов на один день.
При всяких бедствиях, невзгодах
плеч сильных не было, чтобы опереться теперь.

Очаг родительского дома сохранили,
даже если дом весь этот разбомбили.

1. 5 июля 1941 год

— Матушка, не плачь, родная!
Я вернусь в начале мая!
Ты уж потерпи чуть-чуть,
благослови мой дальний путь.
Ничто со мною не случится!
Я крепкий, а беда боится
лишь взгляда исподлобья глаз,
не допущу ее проказ!

— Ах, Валя, Валенька, мой мальчик!
Случай судьбы – большой обманщик.
Повесь на шею этот крест,
который отгородит от опасных мест.
Спасет тебя он в трудный час,
и не позволит, чтобы дух твой угас!

Поезд тронулся слегка,
парень обнял мать. Слеза
не скатилась чуть с очей,
поцеловал погорячей,
замер, обернулся и
прыгнул на вагон солдат,
полный молодых ребят.

Валентин боялся слез,
никто не знал его всерьез.
Всегда скрывал свои несчастья,
справлялся с ними без чьего либо участия.
Как ни взгляни – улыбка блещет,
заговори – шутом ответит.
Никто не знал, как и трепещет
сердце его в красках скорби.

Не выдавали его губы,
большие, видно – однолюбы.
А нос прямой, задернут кверху,
что говорил «натура смеха».
И лишь в глазах синего цвета
можно поймать истину ответа.
Увидеть правду всю могла
мать Алла Павловна. Молва
любила Валентина сильно:
лицо его было красиво,
рост метр девяносто пять,
не надо даже измерять.
И вот сейчас, бросаешь взор —
лицо смеется, будто война – вздор.
Никто и не подумает, как он
переживает не за себя, за дом,
как будет мать справляться в нем,
выдержит ли тяжесть борьбы с огнем,
сломается ли, оставшись одна?
Нет, эта женщина сильна!

Алла Павловна осталась
последней у дорог, задержалась,
смотря на горизонт, куда
поехало ее дитя.
А мысли крутятся вокруг,
образуя замкнутый круг:
«Ах, Валя, Валенька, сын мой,
вернулся бы ты поскорей домой,
не задержавшись у бушующих огней,
полных жестокости, тяжких потерь».

Высокая, лет сорока пяти,
стояла долго на пути.
Холодный цвет глаз, сжатые губы,
придавали серьезность этой фигуре.
Морщины две поперек лба,
нос прямой, легкая худоба.
Муж Андрей погиб семь лет назад
и жизнь ее бы превратилась в ад,
если бы не шаловливый сын тогда
вытащил из смертного одра.

Открыв дверь в дом, стояла долго,
глядела в пустой зал. Сколько
она здесь провела с семьей:
и радость, и несчастья. Но сейчас с собой
наедине осталась в горе.
«Ах, эта тишина! За что мне!»
Упала на колени у икон,
стала молиться сквозь свой стон,
чтобы ее дитя вернулось,
в пыл вражеский не окунулось,
осталось жить еще. «О, Боже!
Храни, храни его как можешь!».

2. 17 декабря 1942 год

— Люб, писем для меня нет?
— Алл, ты же знаешь мой ответ.
С тоской в глазах ушла в себя,
коря, что вышла опять зря.
Дырявым валенком хрустя,
по снегу белому бродила,
и даже на дорогу не глядя,
в мыслях ее одно блудило:
«Стоит ли мне идти домой?
Ведь он сейчас совсем пустой.
На улице теплей, чем там»
Она пошла по чьим-то следам.
Немного походив, свернула
обратно, призвав здравый ум.
Дверь со скрипом оттолкнула,
пытаясь отделаться от тяжких дум.

Из дерева исчезла мебель,
остались стула два, да стол,
на нем кувшин с водой и крошки хлеба,
в углу кровать косилась в пол.
Прошла она, не раздеваясь,
приподняла матрас, а там
пять писем свернутых, отогреваясь,
поднесла последнее к губам.
Датирован: октябрь третий
сорок второй по счету год.
Для матери прошло целое столетие,
а для бойца — около пяти минут.
Письмо раскрыв, стала читать
и Валентина вспоминать:
«Здравствуй, мама дорогая!
Сообщаю, что пока живой.
Здоров, чего и тебе желаю.
Все хорошо, с лихвой
ведем бои на улицах немецких,
шанс выиграть нас — почти что нулевой.
Погода хороша, солнышко светит.
Поскорее бы домой.
Знаешь, мама, далеко теперь я,
Но ты не переставай писать.
Письма задержатся, поверь мне.
Как что-то изменится – дам знать.
Не беспокойся, все в порядке,
нас кормят, поят, спим раз в день.
Вернусь я скоро и тогда мы
выпьем за несколько деревень.
Крепко целую, до свиданья!
Валентин».

Прижав к груди письмо, тихо к окну
подошла. Взгляд впал к стеклу:
Стемнело небо, солнце село,
а звезд сквозь дым и не видать.
Столько снега нового осело,
следов в дома не разобрать.
«Чувствую я, что то случилось,
не зря злая собака снилась…»

3. 21 апреля 1943 год

Пришедшая с работы, у стола
ела очистки от картошки не спеша,
жуя помедленнее, насытиться немножко
побольше, думала она.
Стук, громкий, твердый донесся до нее.
Открывать пошла она, бросив занятие свое.
Опешила, как распахнулась дверь.
Сын с сумками стоял пред ней теперь.
Он исхудал и возмужал,
юность пропала на лице,
жутко похожим совсем стал
на отца во всей красе.

Мать кинулась на шею к Валентину.
Слезы счастья на морщинистых щеках.
Только вот он что-то загнул спину,
и покосился в один бок с улыбкой на устах.
Мать отошла, держа его за плечи,
посадила на ближайший к ногам стул.
Померкла радость первая от встречи,
а он все объяснил, вздохнув:
«Не бойся мама, это ненадолго.
Получил ранение в колено я,
пролежал в больнице довольно долго,
и сослан в отпуск на три дня.
Наш лагерь обнаружила собака,
немецкая, и темной ночью — штурм.
Когда все спали у себя в землянках,
прокрались к нам. Благо, услышали мы шум.
Поднялись быстро, оружие достали
из-под кровати и началась резня.
Погибли наши многие в опале.
Остались трое, в том числе и я…» —
поведав о действиях военных,
чуть приврав, чтобы ее не волновать.
Приступил он к части откровенной,
которая заставила о многом мечтать. —
«встретил, мама, девушку простую —
медсестру, что лечила ногу больную» —
заговорив о ней – в глазах сверкнула искра,
дыхание участилось, сердца стук быстрый,
и незнакомая улыбка на его больших губах,
румянец заиграл на чуть впалых щеках —
«у нее такие темно-карие глаза
и как она для ее возраста умна!
Мама, я, кажется, нашел,
ту девушку, за которой в этот свет пришел…».

Три дня промчались словно три минуты.
Настало время уезжать.
У матери рассеялись тревоги, смуты.
Вышла из дома сына провожать.
— Храни тебя Господь, мой милый,
Будь осторожен у врага, родимый —
перекрестив три раза, обняла, —
и жду тебя с Настей тогда, когда закончится война.

4. 2 августа 1944 год

Алла Павловна освоила недавно
новую работу – фрезеровщик. А теперь
пропадает на работе беспрестанно.
В один из таких дней
подошла к ней девочка Катюша:
— Тетя Алла, вас зовут за дверь.

Не хотелось ей почему-то слушать
то, что скажет полный офицер.
Видно было, что он лицемер.

— Мне очень жаль… Ваш сын погиб на фронте…
проявив такую смелость, что… — Не троньте!
Сын мой жив! Не знаете – не лгите!
Сердце материнское поберегите!
— Я понимаю все… сейчас вам объясню…
вы только успокойтесь… благодарю…

Час битый еще этот человек в форме
доказывал, что Валентин погиб в окопе.
«Мина взорвалась… Мы не нашли
тела даже. Все земли рядом обошли…».

5. 20 августа, 1945 год.

Солдаты возвратились в край родной,
погасли взрывы, утихомирилась война.
Но наша героиня верила, что сын живой.
Соседи говорили: «Бедная с ума сошла».

Каждый день ходила проверять,
не пришли ли в ее адрес письма.
«Ну не может и не хочет понимать,
что в этом нет никакого смысла!»-
говорила Любка ратнику Ване,
который утром только наведался сюда.
И, расспрашивая об Алле Павловне,
узнал, что она пишет сыну с того дня,
когда пришел к ней офицер полка.
«В неделю раз, по пятницам обычно,
приходит с толстым конвертом ко мне.
Графа «куда» не заполнена привычно,
говорит: «Он еще ходит по земле»-
Показав Ивану целый шкаф писем,
прибавила: «Еще в столешнице штук семь.
Что делать я не знаю: выбросить – цинично,
хранить их тут, кажется, неприличным…».

Какими уговорами неясно,
Ивану удалось забрать с собой
эти кипы писем не слишком гласно,
он увез в тот вечер в город свой.

Через три дня в дом нашей героини
двое мужчин пожаловать спешили.
Оба в плащах, зеленых, с капюшоном.
Первый уверенно шел, второй – отрешенно.
Постучались в дверь. Их пригласили
чай попить, согреться в день дождливый.
Открыл лицо один. Тот был Иван.
Он сразу выпил свой дымящийся стакан.
Второй молчал, и не снимал свой капюшон,
забился в угол, сливаясь в серый фон.

— Зачем пришли вы, люди молодые?
спросила Алла Павловна, глаза впив голубые.
Иван скосил на человека рядом с ним.
И показал свое лицо тот гражданин.

Оно было все в шрамах, перешито,
лиловым цветом губы перелиты,
линия глаз косила сверху вниз.
Ужаснее, казалось, не было лиц.

Алла Павловна спокойно улыбнулась:
— «Валюша… — ко лбу губами прикоснулась —
я знала, знала! Ты живой!
Зачем скрывался же, мой дорогой?».

По некогда красивому лицу,
унаследованном по отцу,
заструились слезы горечи от ласки.
Он так боялся этой огласки…

Случилось с ним, действительно, в окопе,
когда полез спасать Ивана, дружбой гоним.
Взорвалась мина. И он бы умер во взрывном потопе,
но зацепился крест на шее по пути до мин.

— Тот самый крест, что мне дала ты.
Он спас меня от смерти той весны…

Я потерял сознание. Очнулся
уже переодетый на столе.
Очи открыв свои, я ужаснулся,
лицо щипало так, как в страшном сне.
Мне сделали двенадцать операций,
Пролежал семь месяцев в больнице я.
В лицо мое после многих трансплантаций
не могла смотреть даже медсестра.
А Настюша… бросила меня…
…решив, что никому больше не нужен,
зажить по-новому собрался от людей
подальше в лес, чтобы не видеть ужас,
застывший на физиономиях детей.

— Родной мой, лица людей всего лишь маска.
Любят за внешность только дураки.
В тебе сейчас все прекрасно!
Подобным обликом гордясь, живи!

— Я понял это, мама, только вчера. Прости,
уверенность свою сейчас смог обрести,

Иван, мой бывший сослуживец,
тот, кого хотел спасти.
Он выжил в тот день, его увезли.
Письма, что посылала мне ты, наконец, дошли,
благодаря его заботам, за что мы с тобой ему должны.

Начал читать я их, как овцы паршивец.
закончив, понял, что я истинный счастливец.
Если бы не стояла ты за мной
всю войну, как за каменной стеной,
я не смог пройти и километра,
не зная, что меня дома дождутся непременно.

Динара Жалялова, 15 лет
Нижегородская область, с. Уразовка